Это – расстрел в Ипатьевском доме в Екатеринбурге одиннадцати человек: семи членов Царской Семьи Романовых – императора Николая Александровича (50 лет), императрицы Александры Фёдоровны (46 лет), цесаревича Алексея (13 лет), великих княжон Ольги (22 лет), Татьяны (21 года), Марии (19 лет), Анастасии (17 лет); верных слуг – доктора Евгения Сергеевича Боткина (53 лет), Анны Степановны Демидовой (40 лет), Ивана Михайловича Харитонова (48 лет), Александра (Алоизия) Егоровича Труппа (62 лет).
Как звезды сияют на церковном небосклоне святые Царственные Страстотерпцы. Тех, кто их презирал, гнал и мучил при жизни, было много; тех, кто почитает и любит поныне, - еще больше. Но очень мало было тех, кто оказывал им свою любовь во время их уничижения, и еще меньше - тех, кто решился сам разделить с ними их участь. Их этих людей должны быть золотыми буквами начертаны в нашей памяти.
Царскую семью и верных слуг подло убили в подвале, ночью, заманив туда обманом. Палачи стреляли в них в упор, кололи штыками, добивали прикладами, обливали серной кислотой, жгли останки на костре, заметая следы своего чудовищного преступления, а потом всю свою никчемную оставшуюся жизнь гордились содеянным.
15 марта 1917 года Государь делает в своём дневнике скорбную запись: «Кругом измена, и трусость, и обман».
Одни спешно покидали дворец, другие отпарывали со своих погон императорские инициалы. Сын доктора Евгения Боткина Глеб впоследствии вспоминал: «Люди, которые всего лишь несколько дней назад выставляли напоказ свои монархические убеждения, сейчас уверяли каждого в своей верности революции и осыпали оскорблениями императора и императрицу, говорили о Его Величестве "полковник Романов" или просто "Николай"».
В то страшное время вероломства, предательства, доносительства нашлись люди, проявившие верность долгу, Богу, собственной душе. Их немного, потому что единицы способны жертвовать собой. Эти люди, оставшиеся в тени Царственных знаменитостей, своей любовью и преданностью окружали венценосных друзей, став им опорой, став им всем миром, олицетворяя в глазах царственных мучеников всех их подданных. Им стоило сказать одно слово отречения, чтобы спастись. Они не сказали этого слова, «…потому, что уже давно, в глубине своих сердец, обрекли свои жизни в жертву тем, которых любили и которые сумели создать в окружающих столько привязанности, мужества и самоотвержения» (Пьер Жильяр).
«Те люди, которые окружали Царскую Семью в последние месяцы их жизни, — это маленький слепок всей России. Там была высшая аристократия, Рюриковичи, в лице графа Ильи Леонидовича Татищева и князя Василия Александровича Долгорукова, дворяне в лице доктора Евгения Сергеевича Боткина, крестьяне в лице Алоизия (Алексея Егоровича) Труппа, мещанин Харитонов. Лютеранка Екатерина Шнейдер, тот же Трупп был католиком. Как будто вся Россия была здесь. В Тобольске приходили муллы с татарами, молились о спасении Царской Семьи», - пишет историк Валентин Мультатулли.
Немногим.
Блажени изгнании правды ради,
яко тех есть Царство Небесное.
(Мф. V, 10).
Блажен, кто в дни борьбы мятежной,
В дни общей мерзости людской,
Остался с чистой, белоснежной,
Неопороченной душой.
Блажен, кто в годы преступлений,
Храня священный идеал,
От повседневных искушений
Умом и сердцем устоял.
Блажен, кто, вписывая повесть
В скрижали четкие веков,
Сберег, как девственница, совесть
И веру дедов-стариков.
Блажен, кто Родину не предал,
Кто на Царя не восставал,
Кто чашу мук и слез изведал,
Но малодушно не роптал.
Евгений Сергеевич Боткин (1865- 1918).
Евгений Боткин родился 27 мая 1865 г. в Царском Селе, в семье выдающегося русского ученого и врача, профессора Медико-хирургической академии Сергея Петровича Боткина. Его отец был придворным медиком императоров Александра II и Александра III.
Евгений Сергеевич Боткин происходил из купеческой династии Боткиных, представители которой отличались глубокой православной верой и благотворительностью, помогали Православной Церкви не только своими средствами, но и своими трудами. Благодаря разумно организованной системе воспитания в семье и мудрой опеке родителей, в сердце Евгения уже с детских лет были заложены многие добродетели, в том числе великодушие, скромность и неприятие насилия.
Его брат Петр Сергеевич вспоминал: «Он был бесконечно добрым. Можно было бы сказать, что пришел он в мир ради людей и для того, чтобы пожертвовать собой».
В детстве Евгений получил прекрасное образование и сразу был принят в пятый класс Петербургской классической гимназии. После окончания гимназии поступил на физико-математический факультет Петербургского университета, однако, после первого курса решил стать врачом и поступил в Императорскую Военно-медицинскую академию.
Петр Боткин писал о Евгении: «Профессией своей он избрал медицину. Это соответствовало его призванию: помогать, поддерживать в тяжелую минуту, облегчать боль, исцелять без конца».
В 1889 году Евгений с отличием окончил академию, и с января 1890 года начал свою трудовую деятельность в Мариинской больнице для бедных.
Через год он уехал за границу с научными целями, учился у ведущих европейских ученых, знакомился с устройством берлинских больниц. Затем вернулся в Россию.
На своей первой лекции он сказал студентам о самом важном в деятельности врача: «Пойдемте все с любовью к больному человеку, чтобы вместе учиться, как быть ему полезными».
В 1893 году Евгений Сергеевич блестяще защитил диссертацию. Официальным оппонентом на защите был физиолог и первый нобелевский лауреат Иван Павлов.
В 25 лет Евгений Боткин вступил в брак с дочерью потомственного дворянина Ольгой Владимировной Мануйловой. В семье Боткиных выросло четверо детей: Дмитрий (1894–1914), Георгий (1895–1941), Татьяна (1898–1986), Глеб (1900–1969).
В 1904 году началась русско-японская война, и Евгений Сергеевич, оставив жену и четверых маленьких детей (старшему было в то время десять лет, младшему – четыре года), добровольцем ушел на фронт и координировал работу медицинских частей при российской армии. По воспоминаниям очевидцев, несмотря на административную должность, он много времени проводил на передовой. За отличие в работе был награжден многими орденами, в том числе и боевыми офицерскими.
Во время войны Евгений Сергеевич не только показал себя прекрасным врачом, но и проявил личные храбрость и мужество. Он написал с фронта множество писем, из которых составилась целая книга – «Свет и тени русско-японской войны 1904–1905 годов».
«Снаряды продолжали свистеть надо мной, разрываясь на клочки, а иные, кроме того, выбрасывая множество пуль, большею частью далеко за нами. Другіе падали на соседнюю горку, где стояла 4-ая, почему-то особенно ненавистная японцамъ, баттарея. Они осыпали ее съ остервененіемъ, и часто я съ ужасомъ думалъ, что, когда дымъ разсеется, я увижу разбитыя орудія и всехъ людей ея убитыми. И этотъ страхъ за другихъ, ужасъ передъ разрушительнымъ действіемъ этой подлой шрапнели составлялъ действительную тяжесть моего сиденья. За себя я не боялся: никогда еще я не ощущалъ въ такой мерее силу своей веры. Я былъ совершенно убежденъ, что какъ ни великъ рискъ, которому я подвергался, я не буду убитъ, если Богъ того не пожелаетъ; а если пожелаетъ, - на то Его святая воля... Я не дразнилъ судьбы, не стоялъ около орудій, чтобы не мешать стрелявшимъ и чтобы не делать ненужнаго, но я сознавалъ, что нуженъ, и это сознаніе делало мне мое положеніе пріятнымъ».
Императрица Александра Феодоровна, прочитав книгу Е.С Боткина, пожелала, чтобы он стал личным доктором Царской семьи. В пасхальное воскресенье, 13 апреля 1908 года, император Николай II подписал указ о назначении доктора Боткина лейб-медиком Высочайшего двора.
Боткин был старше своего августейшего пациента Николая II на три года. Теперь, после нового назначения, Евгений Сергеевич должен был постоянно находиться при императоре и членах его семьи, его служба при царском дворе протекала без выходных дней и отпусков. Высокая должность и близость к Царской семье не изменили характера Е. С. Боткина. Он оставался таким же добрым и внимательным к ближним, каким был и раньше.
Боткин относился к своим августейшим пациентам с искренней любовью и вниманием, мог ночами не отходить от постели больного царевича. На что юный Алексей впоследствии напишет ему в письме: «Я Вас люблю всем своим маленьким сердцем».
«Боткин был известен своей сдержанностью. Никому из свиты не удалось узнать от него, чем больна государыня и какому лечению следуют царица и наследник. Он был, безусловно, преданный их величествам слуга», — так говорил о Боткине генерал Мосолов, начальник канцелярии Министерства императорского двора.
Когда началась Первая мировая война, Евгений Сергеевич обратился с просьбой к государю направить его на фронт для реорганизации санитарной службы. Однако император поручил ему оставаться при государыне и детях в Царском Селе, где их стараниями стали открываться лазареты. У себя дома в Царском Селе Евгений Сергеевич также устроил лазарет для легко раненых нижних чинов, в котором сестрой милосердия работала его 16- летняя дочь Татьяна, а врачом, естественно, был он сам.
Пройдя обучение по хирургии и уходу за раненными и получив свидетельства сестер милосердия военного времени, Императрица и великие княжны Татьяна и Ольга делали перевязки, помогали при операциях и ухаживали за ранеными, причем, по желанию Александры Федоровны, ее дочери работали только в палатах для нижних чинов.
Работали без выходных и каких-либо поблажек, ежедневно, с утра и до вечера... Ассистировали при полостных операциях, ампутациях конечностей, уносили "утки" из-под больных, переодевали, кормили раненых и делали многое другое. Кроме этого, обеспечение лазаретов и госпиталей, над которыми покровительство взяла Императрица, осуществлялось за счет её личных сбережений...
Владимир Палей. Сестры милосердия.
Сестры милосердия, ангелы земные,
Добрые и кроткие, грустные немного,
Вы, бальзам пролившие на сердца больные,
Вы, подруги светлые, данные от Бога.
Вам – благословение, сестры душ усталых,
Розаны расцветшие, там, на поле битвы,
И в крестов сиянии, ярко-ярко алых,
Тихо принимавшие раненых молитвы...
После февральского переворота 1917 года императорская семья была заключена в Александровском дворце Царского Села. Всем слугам и помощникам предложили по желанию покинуть узников.
Евгений Сергеевич не оставил своих царственных пациентов: он добровольно решил находиться с ними, несмотря на то, что должность его была упразднена, и ему перестали выплачивать жалованье. В это время Боткин стал для царственных узников больше, чем другом: он взял на себя обязанность быть посредником между императорской семьей и комиссарами, ходатайствуя обо всех их нуждах.
Когда Царскую семью было решено перевезти в Тобольск, доктор Боткин оказался среди немногих приближенных, которые добровольно последовали за государем в ссылку. Письма доктора Боткина из Тобольска поражают своим подлинно христианским настроением: ни слова ропота, осуждения, недовольства или обиды, но благодушие и даже радость. В Тобольске он открыл бесплатную медицинскую практику для местных жителей. Ученый, много лет общавшийся с научной, медицинской, административной элитой России, он смиренно служил, как земский или городской врач, простым крестьянам, солдатам, рабочим.
В апреле 1918 года доктор Боткин вызвался сопровождать царскую чету в Екатеринбург, оставив в Тобольске своих родных детей, которых горячо и нежно любил. В Екатеринбурге большевики снова предложили слугам покинуть арестованных, но все отказались.
Иоганн Мейер, австрийский солдат, попавший в русский плен в годы Первой мировой войны и перешедший на сторону большевиков в Екатеринбурге, написал воспоминания «Как погибла царская семья». В книге он сообщает о сделанном большевиками предложении доктору Боткину оставить царскую семью и выбрать себе место работы, например, где-нибудь в московской клинике. Имея возможность выбора, доктор предпочел спасению верность присяге, данной когда-то царю.
Вот как это описывает Мейер ответ Евгения Боткина: «Видите ли, я дал царю честное слово оставаться при нем до тех пор, пока он жив. Для человека моего положения невозможно не сдержать такого слова. Я также не могу оставить наследника одного. Как могу я это совместить со своей совестью? Вы должны это понять». На вопрос: «Для чего Вы жертвуете собой? Для потерянного дела?» Евгений Боткин ответил: «Потерянное дело? Но если Россия гибнет, могу и я погибнуть. Но ни в коем случае я не оставлю Царя!»
Сохранилось последнее письмо доктора Боткина другу из заключения. Начатое за неделю до расстрела, оно так и осталось не дописанным и было изъято уже после убийства.
«Екатеринбург 26 Июня 1918 г.
«Дорогой мой, добрый друг Саша, делаю последнюю попытку писания настоящего письма – по крайней мере отсюда, – хотя это оговорка, по-моему, совершенно излишняя: не думаю, чтобы мне суждено было когда-нибудь, откуда-нибудь еще писать, мое добровольное заключение здесь настолько же временем не ограничено, насколько ограничено мое земное существование. В сущности, я умер – умер для своих детей, для друзей, для дела… Я умер, но еще не похоронен, или заживо погребен, Пока, однако, я здоров и толст по-прежнему, так что мне даже противно иной раз увидеть себя в зеркале. Вообще если «вера без дела мертва есть», то «дела» без веры могут существовать и, если кому из нас, к делам присоединилась и вера, то это уж по особой к нему милости Божьей. … Это оправдывает и последнее мое решение, когда я не поколебался покинуть своих детей круглыми сиротами, чтобы исполнить свой врачебный долг до конца, как Авраам не колебался по требованию Бога принести ему в жертву своего единственного сына. И я твердо верю, что, так же, как Бог спас тогда Исаака, Oн спасет теперь моих деток и Сам будет им Отцом».
За несколько лет до своей кончины Евгений Сергеевич получил титул потомственного дворянина. Для своего герба он выбрал девиз: «Верою, верностью, трудом». В этих словах как бы сконцентрировались все жизненные идеалы и устремления доктора Боткина. Глубокое внутреннее благочестие, самое главное – жертвенное служение ближнему, непоколебимая преданность Царской семье и верность Богу и Его заповедям во всех обстоятельствах, верность до смерти.
Такую верность Господь приемлет как чистую жертву и дает за нее высшую, небесную награду: Будь верен до смерти, и дам тебе венец жизни (Откр. 2, 10).
Доктор Боткин был убит вместе со всей императорской семьёй в Екатеринбурге в Ипатьевском доме в ночь с 16 на 17 июля 1918 года.
В 1981 году вместе с другими расстрелянными в Ипатьевском доме он был канонизирован Русской Православной Церковью Зарубежом.
3 февраля 2016 года Архиерейский собор Русской Православной Церкви принял решение об общецерковном прославлении страстотерпца праведного Евгения врача.
Иван Михайлович Харитонов(1870-1918).
Иван Михайлович Харитонов родился 30 мая (12 июня) 1870 года в Санкт-Петербурге, в семье письмоводителя Дворцовой Полиции М.Х. Харитонова. Отец Ивана Михайловича – Михаил Харитонович Харитонов - был круглым сиротой, воспитывался в сиротском приюте. Прослужив на государственной службе около 50 лет, М.Х. Харитонов был неоднократно отмечен чинами и наградами, а также Личным Дворянством.
Сын Иван начал свою службу 1 мая 1882 года, будучи 12-летним подростком «поваренком-учеником 2-го разряда».
Однако работать по специальности ему долго не пришлось. 1 декабря 1891 года он был уволен со службы для отбывания воинской повинности, которую проходил на Императорском Флоте. По окончании ее восстанавливается в прежней должности.
Через некоторое время И.М. Харитонов был отправлен на стажировку в Париж, где обучался в одной из лучших французских кулинарных школ по специальности суповника.
В Париже Иван Михайлович знакомится с известным кулинаром и ресторатором Жаном-Пьером Кюба, с которым его в дальнейшем связывала многолетняя дружба.
В 1896 году И.М. Харитонов женился на Евгении Андреевне Тур, происходившей из немецкого обрусевшего рода. Брак Ивана Михайловича и Евгении Андреевны был очень счастливым, с годами увенчавшийся рождением шестерых детей – 3 сыновей и 3 дочерей. Вскоре Харитонов назначается поваром I разряда.
10 апреля 1911 года И.М. Харитонов был назначен старшим поваром, а незадолго до начала Первой мировой войны получил звание Потомственного Почетного Гражданина.
Сопровождая Государя, практически, во всех Его поездках, И.М. Харитонову удалось посмотреть многие страны мира – Данию, Великобританию, Германию, Италию, Францию и другие. Но где бы он ни был, отовсюду слал в адрес своих близких открытки с видами тех городов и государств, в которых пребывал.
Кому бы не адресовались эти открытки, в них всегда перечислялись все домочадцы Ивана Михайловича…
Вот открытка, написанная И.М. Харитоновым самому младшему из детей: «Дорогой Миша! Поздравляю тебя с Днём твоего Ангела, а маму, Тоню, Капу и Киру с дорогим именинником. Целую всех крепко. Любящий тебя Папа».
Получив это письмо, «двухлетний Михаил Иванович с большой ответственностью за порученное дело шёл целовать маму, Тоню, Капу, Катю и, возможно, даже всех по порядку».
В годы Первой мировой войны И.М. Харитонову приходилось сопровождать Государя почти во всех Его поездках в Ставку и на фронт, а его возвращения всегда были нескрываемой радостью для детей. Ибо всякий раз он привозил им какие-нибудь подарки. За свою долгую и беспорочную службу И.М. Харитонов имел множество наград.
8 марта 1917 года государыне в Царском Селе было объявлено об ее аресте, а также о том, что все придворные и слуги свободны покинуть царскую семью. На принятие решения давалось два дня. Повар Иван Михайлович Харитонов, несмотря на то, что у него была большая семья, сразу же заявил, что остается при императоре , также оказавшись в положении арестованного.
1 августа 1918 года И.М. Харитонов вместе со своей женой и всеми детьми последовал за Царской Семьей в Тобольск, где занимался своей основной деятельностью – кухней и приготовлением пищи - теперь уже для бывших Августейших Особ. В отличие от несемейных слуг, И.М. Харитонов в этом городе снимал отдельную квартиру, состоявшую из нескольких комнат.
В Новый 1918 год Государыня подарила Евгении Андреевне Евангелие с надписью «Харитоновой с семьей. Александра», которое она читала вплоть до самой своей смерти.
Начало этого года не принесло для Царской Семьи ничего хорошего и бывший старший повар И.М. Харитонов был вынужден порою обращаться к обеспеченным тобольчанам за финансовой помощью, необходимой для нормального питания Августейших Узников. Ему часто отказывали, а когда давали, требовали записывать каждую мелочь. Невозможно без чувства глубокой горечи и стыда читать строки хозяйственной книги: «От купца такого-то получено столько-то вёдер молока, от мастерового такого-то - столько-то гвоздей…» и так далее. Зато простой народ и монахи близлежащих монастырей несли к «Дому Свободы» кто что мог: сметану, молоко, яйца, мясо.
Когда в мае 1918 года И.М. Харитонов вместе с остальными слугами уезжал из Тобольска в Екатеринбург, ему было разрешено проститься с женой и детьми. Об этом прощании Евгения Андреевна впоследствии рассказывала своим детям и внукам. Пристань, где стоял готовый к отправке пароход «Русь», на котором увозили Августейших Детей, была почти пуста. Наследник Цесаревич все время глядел в окно каюты и беспрестанно махал рукой в направлении берега. На берегу стояла дочь Е.С. Боткина Татьяна, а на другом месте – Е.А. Харитонова со своей десятилетней дочерью Екатериной, которая также махала рукой Наследнику Цесаревичу. И это расставание с ним на тобольской пристани, запомнилось ей на всю жизнь.
Как бы предвидя участь уезжающих, камердинер Императрицы А.А. Волков сказал Ивану Михайловичу: «Оставьте золотые часы семье», на что тот возразил, что при любых обстоятельствах надо вести себя так, как если бы всё было к лучшему. Кроме того, оставленные часы огорчат семью. «Вернусь – с часами, а не вернусь, – зачем их пугать раньше времени?», так по воспоминаниям Волкова говорил Харитонов. Там на пристани Иван Михайлович в последний раз простился с женой и дочерью. Больше им никогда не было суждено увидеться в этой жизни.
Простившись с женой и дочерью, Иван Михайлович Харитонов отбыл в Екатеринбург, где он был помещен в ДОН, в котором он провел последние дни своей земной жизни.
Сохранилось письмо Ивана Харитонова, в котором после традиционного приветствия своих домочадцев в порядке их старшинства и пожелания им всем здоровья, он заканчивает его не совсем обычными словами: «Ваш навеки Иван». Создаётся впечатление, что И.М. Харитонов как бы предчувствовал свою скорую гибель.
Дальнейшая судьба И.М. Харитонова аналогична судьбе всех узников Дома Особого назначения: в ночь с 16 на 17 июля он был убит в комнате нижнего этажа вместе со всеми остальными жертвами этой драмы.
Алоизий Егорович Трупп (1856-1918).
Алоиз Лауре Труупс родился 8 августа 1856 года в Латгалии – в деревне Калнагалс Режицкого уезда Витебской губернии, в состоятельной крестьянской семье. Его крестил отец Эрик Мажиновский, священник Баркавской католической церкви, с именем Алоизий Лаврентий. У Алоиза были сестра и три брата. Дети учились в начальной школе в Баркаве, Алоиз закончил ее в 1866 году. Городское уездное училище в Резекне было для него недоступно, после окончания школы он жил в родительском доме.
Когда настал черед идти в армию старшему брату, 18-летний Алоиз пошел служить вместо него - статного добровольца зачислили в гвардию. Очевидно, тогда Алоиз Лауре Труупс и стал Алексеем Егоровичем Труппом. В каком полку оказался высокий голубоглазый блондин, неизвестно, но он был замечен императрицей Марией Федоровной и попал на службу во дворец на должность лакея. В формулярном списке значится: «Придворный лакей 1-го разряда. Служил при императоре Николае II. Потомственный почетный гражданин». В силу своей должности он постоянно находился при членах царской семьи. Алоиз считал, что ему улыбнулось счастье. Служба во дворце требовала исполнительности, исключительной честности и надежности, она предполагала полное доверие.
Алоиз помнил о своей родине и всеми путями помогал родственникам и знакомым. Он прислал братьям молотилку и другую сельскохозяйственную технику, посещал Баркаву, жертвовал деньги на тот храм, в котором его крестили. Он помогал деньгами, оказывал протекцию при устройстве на работу, отвечал всем, кто его просил, был веселым и коммуникабельным, любил проводить время со своими соотечественниками.
Жизнь крестьян напрямую зависит от природных условий. Труппы жили на берегу большого озера Лубанс. Однажды во время наводнения вода стояла до середины лета, урожая не было, голодали. Получилось так, что спасти родных, кроме Алоиза, было некому, и он, прислав деньги, спас многих. А.Трупп приехал в родные места на похороны своей матери в 1908 году.
Придворнослужителям полагались отпуска, и Алоиз приезжал на родину сроком на месяц-полтора, как следует из его личного дела. Последний раз Алоизий Трупп посетил родные места в 1912 году.
Возможно, у него было предчувствие – во время последнего приезда Алоиз говорил родным, что, несмотря на любовь к ним и к родине, его жизнь связана с царской семьей, что он всегда будет к ней возвращаться. Рассказывают, что он был идеалистом и очень преданным человеком, испытывал искреннюю симпатию к людям, которым служил. Он был равнодушен к материальным ценностям и не корыстен.
Одной из главных черт его характера была последовательность, он всегда доводил до конца все, за что брался. Жизнь обделила его личным счастьем — семьи он не создал, детей у него не было. Может быть, поэтому он был так привязан к царским детям и любил детей вообще. Приезжая в свою деревню, Алоиз всегда привозил конфеты маленьким односельчанам, и его приезд воспринимался соседями как большой праздник. Гостей приходило множество, и всем что-нибудь доставалось. Но время шло, и конфеты кончались. Алоизий Егорович стоял у окна и, когда видел, что идет кто-то из детей, с грустью говорил, что больше ничего нет.
За свою безупречную службу Алоиз получал награды.
В 1917 г. Алоизу Труппу исполнился 61 год. Он остался со своими бывшими хозяевами добровольно.
Ситуация в стране изменилась. Когда бывший император не смог платить своим слугам, то А.Трупп, также как и повар И. М.Харитонов, горничная А.Демидова и врач Е.Боткин остались работать бесплатно.
Последний этап жизни А. Труппа связан с трагедией царской семьи. Он проявил то терпение и ту преданность, которые относились к числу его достоинств на протяжении всей жизни.
Семья бывшего императора находилась под арестом в Царском Селе, потом ее отправили в Тобольск. Алоиз был в числе тех немногих, кто не оставил царскую семью до последнего вздоха. В числе сорока человек (педагогов, наставников цесаревича, фрейлин, врачей, поваров) Алоиз Трупп в июле отправился в тобольскую ссылку вместе с царской семьей.
Он мог уйти, как уходили многие, но не сделал этого. Например, никто из служителей придворного духовного ведомства — священников и церковнослужителей, а их насчитывалось 136 человек, не последовал за своей паствой.
В конце апреля в Тобольске семью разделили. Николай, Александра Федоровна и Мария были перевезены в Екатеринбург. Великие княжны Ольга, Татьяна, Анастасия и больной цесаревич Алексей оставались в Тобольске около месяца.
Когда семья была разделена, именно Алоиз Трупп остался с детьми. Наверное, это говорит о многом. Любящие родители могли оставить детей только на очень надежных людей. Раз они доверили А.Труппу самое дорогое, что имели, — детей, значит, полностью были уверены в этом человеке. О периоде ссылки известно, что там он помогал выносить ценности из бывшего губернаторского дома и выступал в качестве посредника между царской семьей и командой охранников. Воссоединение семьи произошло через месяц.
Родственники получали короткие письма от Алоиза, в одном из них он писал об отъезде в Тобольск, в самом последнем письме – о том, что их куда-то везут, но куда – неизвестно.
Как бы то ни было, именно А.Трупп оказался в эти критические дни рядом с царской семьей. Он был самым старым из той группы, которая волею судьбы оказалась под крышей Ипатьевского дома.
В Свердловском областном краеведческом музее представлена копия расписки А.Е.Труппа (подлинник хранится в Государственном архиве Российской Федерации) о том, что он добровольно продолжал служить царской семье, подчиняется всем распоряжениям и требованиям Областного Совета Урала и коменданта дома, а также «считает себя на равном состоянии, как и семья Романовых».
Вопреки распространенному заблуждению, иерархи зарубежной Церкви знали, что Алоиз Трупп был католиком, и специально рассматривали вопрос о прославлении инославных по крещению новомучеников. Решено было, что они равны древним мученикам, вошедшим в общение с Церковью через «крещение кровью».
Однако комиссия не нашла оснований для канонизации этой группы «мирян, по долгу своей придворной службы сопровождавших царскую семью в период ее заточения и принявших насильственную смерть». В связи с этим было решено, что «наиболее подобающей формой почитания христианского подвига верных слуг царской семьи, разделивших ее трагическую участь, на сегодняшний день может быть увековечение этого подвига в житии царственных мучеников».
Хотя Алексей Егорович Трупп не занимал высоких постов при российском императорском дворе, однако своей жизнью он доказал, что человеческое достоинство — это больше, чем высокий чин. Для российского императорского двора его должность относилась к разряду низших, но для своего народа он стал общественным деятелем, меценатом и примером истинного служения своему долгу. В родном Калнагалсе его и сегодня называют «петроградцем».
В Латвии, неподалеку от деревни Калнагалс есть небольшое и аккуратное, как положено в Прибалтике, кладбище под названием «Криевбирзе» (Русская роща). На нем похоронены представители нескольких поколений семьи Трупп. Алоиз прожил большую часть своей жизни и погиб далеко от родины вместе с теми, кому служил.
Анна Степановна Демидова (1878-1918).
Анна (или, как её называли родные, Нюта) родилась 14 января 1878 года в Череповце в семье Степана Александровича и Марии Ефимовны Демидовых.
Упоминание о славном роде Демидовых можно найти уже в XVIII веке; к концу XVIII века купец Василий Никифорович Демидов был бургомистром, городским головой Череповца.
Его сын Андрей Васильевич продолжил и приумножил семейное дело, внук Александр Андреевич был избран I председателем Череповецкого Общественного банка и более 20 лет исполнял должность церковного старосты Воскресенского Собора. Эта должность никоим образом не оплачивалась, скорее требовала постоянных личных затрат на приобретение необходимых предметов церковной утвари, ремонт и содержание собора, была всегда почетна.
Правнук Степан Александрович Демидов (отец Анны) был казначеем Городской Думы, гласным уездного земского собрания членов городской управы, членом сиротского суда, председателем «Череповецкого общества взаимного от огня страхования» (благодаря деятельности общества, «…по своей горимости Череповец относился к группе самых счастливых городов России»), другом и сподвижником известного череповецкого главы Ивана Андреевича Милютина. Имел на Воскресенском проспекте дома с магазинами под № 28 и № 31.
Мать Анны умерла рано, оставив сиротами четверых детей.
У Анны были братья Александр и Николай, а также сестра Елизавета 1883 года рождения. Все дети Демидова получили прекрасное образование.
Сын Александр стал инженером Путиловского завода, Елизавета с отличием окончила Череповецкую Мариинскую женскую гимназию в 1905 году (14-й выпуск) и получила аттестат домашней учительницы по истории, Николай был одним из учредителей Череповецкого «Дома трудолюбия», вносил деньги на его развитие, а также содержание училища и бесплатной столовой для бедных при нем. Анна окончила «Учительскую женскую школу с рукодельными классами» при Иоанно-Предтеченском Леушинском монастыре, а затем - Ярославское художественное училище.
Патронаж над этим заведением осуществляла императрица Александра Федоровна. По всей видимости, там она и заметила талантливую ученицу, работы которой (рисунки и вышивки) постоянно занимали первые места на ежегодных выставках.
По окончании учебы Анне Демидовой было предложено место комнатной девушки. Анна Степановна имела своей главной обязанностью обучение шитью, вышиванию, вязанию и прочему рукодельному мастерству великих княжон. Императрица считала, что любая женщина должна уметь и пуговицу пришить, и рисовать, и вязать, и ухаживать за больными. Она тщательно выбирала учителей для своих детей, считая, что «выше всех знаний для человека должна быть чистая совесть и праведная жизнь».
Элегантная, образованная Демидова, знающая несколько иностранных языков и прекрасно играющая на фортепиано, поселилась в Царском Селе.
Придворные работницы получали зарплату, могли принимать родственников.
Елизавета Степановна вспоминала, как ездила к сестре в гости в Летний Дворец, в Царское Село, в Ливадию. Видела цесаревича Алексея и великих княжон.
Особенно теплые отношения связывали Анну Степановну с младшей из княжон - Анастасией. В тех случаях, когда семья уезжала за границу, а маленькая Анастасия еще не знала грамоты, девочка просила кого-нибудь из взрослых написать Аннушке, поздравить с праздником, сообщить новости. На одной такой открытке читаем: «Поздравляю мадмуазель Анну! Анастасия. До скорой встречи!» (Из частного архива). Позже Анастасия пишет сама: «Дорогая Нюта! Поздравляю тебя с праздниками и желаю провести их по возможности с весельем. Хотя пишу немного поздно, но лучше поздно, чем никогда. Анастасия, Париж».
У Анны был жених – Николай Эрсберг, брат другой комнатной девушки Елизаветы Эрсберг, с которой она дружила. Но, если бы она вышла замуж, то должна была либо уволиться, либо прейти на другую должность. А поскольку Анна очень привязалась к Императорской Семье, то от возможности устроить личную жизнь отказалась.
Воспитанница Леушинского монастыря, Анна неоднократно писала родным, что службу у Помазанника воспринимает как послушание и по своей воле никогда его не бросит.
Она с восторгом и любовью рассказывала сестре Елизавете о Царской Семье. По ее словам, все члены Семьи были чрезвычайно трудолюбивы, каждый день детей был расписан по часам. Царская Семья относилась к Демидовой с большим уважением. Сам Государь называл на Вы и по имени-отчеству, а Государыня: «Моя хорошая большая Нюта Демидова», - в письме к Вырубовой от 23.01.1918 г.
Сохранились письма: «Милую Анну Степановну сердечно поздравляю с днем Ангела, мысленно крепко целую и мои самые лучшие пожелания. А.Ф.»
Анне Степановне за преданную службу было пожаловано потомственное дворянство.
Связь с родным Череповцом и семьей Демидова поддерживала постоянно. Последний раз она приезжала в Череповец в 1907 году и останавливалась в своем доме на Воскресенском, 31. Люди вышли ее встречать и «стояли вдоль дороги от вокзала до самого дома. А она–то в коляске сидит, как солнышко сияет», - вспоминала няня.
Право покинуть Романовых было и у Демидовой, но она осталась верна Императорской Семье, которой прослужила всю свою жизнь, это была ее Семья, и другой у нее не было. Ей дано было право на свободу, но она предпочла изгнание.
Императрица была тронута верностью Демидовой. И в Сибирь Анна поехала личной горничной Александры Федоровны, а фактически, почти членом семьи. По крайней мере, ела она за одним столом с Романовыми.
Дорога. Из писем Государыни:
«13/26. 04. В Иевлеве заночевали. Мы втроем спали в одной комнате, Мария на полу, Нюта в гостиной…»
«15/28.04. Покинули Тюмень. Едва уснули. Чудесная солнечная погода. Николай и я – в первом купе, дверь рядом – Мария и Нюта… Станция Називаевская – Мария и Нюта выходили гулять немного. Писала детям».
Из дневника Государя.
«14/27.04. Суббота… Прибыли в Тюмень при красивой луне с целым эскадроном, окружившим наши повозки… Приятно было попасть в поезд, мы и наши вещи имели отчаянно грязный вид. Легли спать в 10 часов, не раздеваясь, я – над койкой Аликс, Мария и Нюта – в отделении рядом».
Из записей «Дневника» А.Демидовой:
«Пока в дороге меньше думаешь о том, как будет дальше, но на душе тяжелее, как только вспомнишь, как ты далека от родственников и увидишь ли их опять и когда?! Я пять месяцев не видела ни разу сестру».
Из «Дневника» Анны Демидовой:
«Прибыли в Тобольск в 6 часов. Князь Долгоруков с Макаровым поехали в губернаторский дом, чтобы распределить комнаты. Через два часа они вернулись с печальными известиями. О, ужас! Дом почти пустой; без стульев, столов, умывальников, без кроватей и т.д. Зимние рамы не выставлены с лета и грязны, всюду мусор, стены грязны. Словом, дом совсем не приготовлен….Так мы сидим на пароходе, пока не будет все готово… Да, это был для нас удар».
«Сидели весь день дома… В 6 часов дождь перестал, выглянуло солнце. Настенька (графиня Гедрикова) пошла в город. У Алексея Николаевича заболела рука и ухо; он, бедный, плакал. У Великой Княжны Марии Николаевны повышенная температура – 38,6. Она лежит. Жильяр седьмой день в постели. День ужасно тоскливый».
Высоко, на горе, находится Софийский Собор, в котором почивают мощи Св. Иоанна Тобольского, прославленного в царствование Николая II. К мощам с записочками, с просьбами послужить молебен приходят, по просьбе Императрицы. Иногда Анна иногда Чемодуров, которые могли при Тобольском режиме еще выходить в город. К Святому Иоанну Тобольскому возносят свои молитвы узники, с просьбой об укреплении духовных сил.
5 февраля 1918 года Государыня императрица пишет Анне Вырубовой, получив от нее известие о смерти ее отца: «Упокой душу дорогого отца. Завтра утром Аннушка пойдет и закажет в соборе сорокоуст у раки святого (Иоанна Тобольского) и помолится за нас всех…»
Как на сердце вдруг стало тихо
Среди наскучившего дня...
Наверно кто-то помолился
Душою чистой за меня.
Наверно кто-то незнакомый,
Далёкий,старый и простой,
Мой образ вспомнил промелькнувший
Своею тихою мечтой.
В.Палей.
Между тем 22 апреля из Москвы прибыл чрезвычайный комиссар ВЦИК Яковлев, для того чтобы вывезти семью из Тобольска. Поскольку наследник был в то время серьезно болен, с ним остались три великих княжны и несколько слуг. Государь, императрица и великая княжна Мария Николаевна вынуждены были покинуть Тобольск. Вместе с ними в неизвестный для них путь отправлялись также князь Долгоруков, доктор Боткин, камердинер Чемодуров, лакей Седнев и Анна Демидова.
«Вечером накануне отъезда из Тобольска Семья и свита собрались в верхней гостиной. Чарльз Гиббс отмечает: «Разговаривали мало, и никто не притворялся, что ему весело. Это была поистине трагическая прелюдия к неизбежной катастрофе. После чая свита спустилась вниз и стала просто сидеть и ждать». Так получилось, что именно Гиббсу Анна Степановна призналась: «Я так боюсь большевиков, мистер Гиббс. Я не знаю, что они могут с нами сделать». Однако она нашла в себе силы преодолеть этот страх и разделить судьбу царственных страдальцев до самого мученического конца.
И, наконец, последний этап заключения и окончание земного странствия узников - Екатеринбург.
Число людей, остававшихся с заключенными, резко сокращалось. Пьер Жильяр пишет: «По счастью при них оставался доктор Боткин, преданность которого была изумительна, и несколько слуг испытанной верности: Анна Демидова, Харитонов, Трупп и маленький Леонид Седнев».
В эти последние дни в Екатеринбурге при царской семье было только два человека прислуги — горничная Анна Демидова у Александры Федоровны и Алексей Трупп у Николая II. Следовательно, прислуживали один мужчина и одна женщина.
Перевезённую часть Царской Семьи было решено разместить в доме инженера Н.Н. Ипатьева. Он находился на Вознесенской горке - самом высоком месте в городе.
27 апреля 1918 года в дом инженера Ипатьева явился Уральский Областной комиссар Жилищ А.Н. и член Уральского Облсовета П.М. Быков, которые объявили Н.Н. Ипатьеву, что, начиная с 29 апреля, его дом будет занят для «нужд Совета». На следующий день он должен был освободить дом к 15 часам указанного дня.Дом инженера Н.Н. Ипатьева перешёл под полный контроль Президиума Исполкома Уральского Областного Совета и с этого момента начал именоваться, как Дом Особого назначения, или сокращённо – ДОН.
В дом Ипатьева Августейшие Узники и их верные слуги были доставлены на двух автомобилях.
Из Дневника Е.И.В. Государя Императора Николая II Александровича:
«17 апреля. Вторник.
«Дом хороший, чистый. Нам были отведены четыре большие комнаты: спальня угловая, уборная, рядом столовая с окнами в садик и с видом на низменную часть города, и, наконец, просторная зала с аркою без дверей. Разместились следующим образом: Аликс, Мария и я втроем в спальне, в столовой- А. Демидова, в зале – Боткин, Чемодуров и Седнев. Около подъезда комната кар. Офицера. Караул помещался в двух комнатах около столовой. Чтобы идти в ванную и WC, нужно было проходить мимо часового у дверей кар. Помещения. Вокруг дома построен очень высокий дощатый забор в двух саженях от окон; там стояла цепь часовых, в садике тоже».
Вскоре, 20 мая, из Тобольска на пароходе «Русь» выехали и остальные члены царской семьи. Вместе с ними в числе других верных слуг поехали граф И.Л. Татищев, графиня А.В. Гендрикова, дядька цесаревича К.Г. Нагорный, повар И.М. Харитонов. Известно, что на пароходе комиссар Н. Родионов запирал по ночам цесаревича в каюте, против чего очень протестовал Клементий Григорьевич. Большевики же матроса Нагорного просто ненавидели. Больше всех против него настроен был матрос Павел Хохряков. «Иначе и быть не могло, - отмечал впоследствии полковник Кобылинский, - один - "краса и гордость русской революции", а другой - преданный Семье человек, глубоко любивший Алексея Николаевича и им любимый. За это он и погиб...».
День 23 (10) мая 1918 года был, пожалуй, самым счастливым днём в жизни Августейших Узников после Их отъезда из Тобольска. Около 11 часов утра порог дома Ипатьева переступили: Наследник Цесаревич Алексей Николаевич и его Августейшие Сестры – Великие Княжны Ольга Николаевна, Татьяна Николаевна и Анастасия Николаевна.
Согласно постановлению Уральского областного совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов, генерал Татищев, графиня Гендрикова, госпожа Шнейдер и камердинер Волков были арестованы и прямо из поезда отправлены в арестный дом. Графиню Гендрикову и госпожу Шнейдер поместили в общую больничную камеру - обе женщины были больны. Рядом с арестным домом находилась действовавшая еще в то время Симеоновская церковь-школа. Узников водили в нее каждое воскресенье, причем служили там и заключенные священники. Богослужения проходили благоговейно и торжественно, многие плакали.
Вместе с ними в ДОН также были доставлены Старший повар И.М. Харитонов и поварской ученик Леонид Седнев. Доктор Е.С. Боткин осмотрел больного Наследника Цесаревича, так как тот ещё раз травмировал свою ногу, поскользнувшись накануне вечером. Проведя, фактически, бессонную ночь и осознав необходимость в постоянном уходе, Боткин попросил у коменданта Авдеева разрешения допустить в ДОН учителей Алексея Николаевича – С. Гиббса и П. Жильяра, присутствие которых смогло бы значительно облегчить уход за больным мальчиком. Авдеев написал на нём «резолюцию» следующего содержания:
«Просмотрев настоящую просьбу доктора Боткина, считаю, что из этих слуг один является лишним, т.е. дети все царские и могут следить за больным, а поэтому предлагаю Председателю Облсовета немедля поставить на вид этим зарвавшимся господам ихнее положение. Комендант Авдеев».
Разумеется, эта просьба осталась без внимания…
Уже на следующий день после своего приезда в Екатеринбург, доктор В.Н. Деревенко получил разрешение властей, и уже к вечеру посетил ДОН в сопровождении будущего Коменданта ДОН Я.М. Юровского. Именно В.Н. Деревенко принадлежала идея передавать через монахинь Ново-Тихвинского женского монастыря яйца и молоко для Августейших Узников и … команды охраны. (Последнее было лишь веским аргументом в пользу того, чтобы это разрешение было получено.) А так как жадность А.Д. Авдеева и его окружения была хорошо известна доктору, то на этом, собственно, и строился весь его расчёт.
Сестры с должным пониманием отнеслись к просьбе доктора В.Н. Деревенко и, начиная с 18 июня 1918 года послушницы этой обители стали носить молоко, яйца и сливки, которые передавались в ДОН через наружную охрану.
Весь штат охраны делился на два подразделения – охрану внутреннюю и охрану наружную. Первое время, порядок содержания в ДОН Царской Семьи не регламентировался каким-либо специальным документом, в силу чего, он с самых первых дней начал походить на привычный для нее ритм жизни.
В середине мая 1918 года были разработаны соответствующие инструкции, не нарушавшие привычный для Царской Семьи уклад жизни, который выглядел, приблизительно, следующим образом:
Подъем – 9.00
Утренний туалет – 9.00 – 10.00
Утренний чай – 10.00 – 11.00
Занятия по интересам – 11.00 – 14.00.
Обед – 14.00 – 15.00
Прогулка – 15.00 (16.00) – 16.00(17.00)
Чай – 17.00 – 18.00
Занятия по интересам – 18.00 – 20. 00.
Ужин – 20. 00 – 21. 00.
Занятия по интересам – 21. 00 – 23. 00.
Отход ко сну – 23. 00.
Каждый день к 9 часам утра в ДОН прибывал А.Д. Авдеев, который выслушивал доклад своего дежурившего в ночь помощника, после чего давал соответствующие указания.
После того, как Августейшие Узники и Их слуги вставали, совершали свой утренний туалет и готовились к завтраку, наступало время суточной смены караула и караульных начальников, происходившее обычно в 10 часов утра.
Однако А.Д. Авдеев, в силу своего самодурства, далеко не всегда придерживался упомянутых инструкций. Так, к примеру, в инструкции «Прогулки» ничего не было сказано о времени таковых, поэтому их длительность, порой, зависела, исключительн от настроения А.Д. Авдеева и вместо двух часов иногда доходила до 5 минут.
Будучи лично сам малограмотным и крайне неорганизованным человеком, к тому же часто пребывая пьяным, А.Д. Авдеев своим «личным примером» ещё более разлагал подчинённую ему караульную команду. Дело дошло до того, что на стенах дома и в других местах были испещрены всевозможными надписями.
Ещё одним испытанием для Царской Семьи стал продолжавшийся несколько дней досмотр и разбор принадлежавших Ей личных вещей, находившихся в многочисленных сундуках, сложенных в бывшем каретном сарае дома Ипатьева. Не меньшей неприятностью для заключённых в доме лиц было закрашивание извёсткой окон, которое произошло 15 (2) мая 1918 года, после чего, занимаемые Царской Семьёй комнаты, как бы погрузились в туман. А в своём радении, выполнявший эту работу маляр, сам того не подозревая, лишил Императрицу даже такой маленькой радости, как ежедневное наблюдение за уличной температурой, которую она всякий раз отмечала в Своём дневнике.
Условия жизни в доме Ипатьева были несравненно более тяжелыми, чем в Тобольске. Здание было обнесено двумя высокими дощатыми заборами, окна замазаны белилами. Караульные вели себя грубо и разнузданно. В любое время они имели доступ во все комнаты, а в спальне великих княжон была даже снята дверь. Над юными царевнами постоянно всячески издевались: к ним приставали с самыми непотребными шутками, сопровождали их, когда те шли в уборную и обратно, в их присутствии нецензурно ругались.
Клементий Григорьевич Нагорный вместе с немногими слугами был допущен к царской семье. Он до конца оставался заботливым слугой и отважным телохранителем юного цесаревича. Защищая интересы Алексея Николаевича, он требовал оставить тому не одну, а две пары сапог, чтобы мальчик имел возможность сменить обувь, если она намокнет; превозмогая собственную усталость, с усердием и любовью служил цесаревичу днем и ночью, когда тот болел.
Обнаглевшее со временем авдеевское окружение, уже перестало стесняться воровать скрытно, и предприняло попытку сделать это уже открыто. Назревший инцидент произошёл днём 27 мая, когда помощник коменданта дома Ипатьева Мошкин хотел было забрать себе висевшую над кроватью наследника золотую цепочку с крестиками и образками, Клементий вместе с Иваном Седневым остановили вора. Мошкин им этого не простил: всего через четыре дня после приезда царских детей в Екатеринбург обоих слуг арестовали и заключили в тюрьму. 28 июня их расстреляли с группой заложников.
Царским слугам, остававшимся в доме Ипатьева, большевики снова предложили покинуть арестованных, но никто на это не согласился.
В это время охрана дома Ипатьева состояла из его соотечественников А.Е. Труппа.
Николай II писал о национальном составе команды несколько раз. 25 апреля 1918 года: «…сегодня заступил караул, оригинальный и по свойству, и по одежде. В составе его было несколько бывших офицеров, и большинство солдат были латыши…»
По воспоминаниям С. И. Иванова, Трупп встретил в Екатеринбурге, в отряде красноармейцев, родного племянника. Был ли это действительно родственник, или просто два латыша поговорили на родном языке, неизвестно. Кто бы ни были они друг другу, они оказались по разную сторону баррикад, каждый по-своему понимая свой долг: ни национальность, ни вероисповедание не имели значения. Католик Алоиз Трупп, например, участвовал в православной церковной службе. Екатеринбургское предание говорит о том, что Алексей Егорович прислуживал за богослужением: был пономарем, разжигал и подносил кадило, выносил свечу.
Пищу царственным узникам доставляли из столовой, часто несвоевременно и один раз в день. Были случаи, когда приносили только то, что оставалось от комиссаров и солдат. Трапезы проходили за столом без скатерти, иногда на семь человек подавалось пять ложек. Порой во время обеда подходил какой-нибудь красноармеец, лез ложкой в миску с супом и говорил: «Вас все-таки еще ничего кормят».
С появлением в доме И.М. Харитонова и произведённым ремонтом ранее дымившей плиты, узники перестали быть полностью зависимы от доставки блюд из «советской столовой». Теперь Старший повар готовил для них лично. И не только первые и вторые блюда, но выпекая даже и хлеб. Свой первый обед для всех узников ДОН он приготовил и подал к столу 17(4) июня 1918 года, о чем Государь сделал запись в Своем дневнике на следующий день:
«Со вчерашнего дня Харитонов готовит нам еду, провизию приносят раз в два дня. Дочери учатся у него готовить и по вечерам месят муку, а по утрам пекут хлеб. Недурно!»
И надо сказать, что после этого удачного дебюта, Великим Княжнам (наверняка, по совету И.М. Харитонова) захотелось испечь для всех пирог с крольчатиной, в приобретении которой им, конечно же, было отказано.
Не меньшую радость доставлял узникам и компот, приготовленный им из сухофруктов.
И, надо сказать, кулинарный талант и личный пример, теперь уже не суповника, а «повара-универсала» И.М. Харитонова так увлек Великих Княжон, что те с самого первого дня взялись помогать ему не только в выпечке хлеба, но и во всей прочей стряпне.
Немалую поддержку в раскрытии особых талантов этого царского слуги оказывали приносимые из монастыря продукты, доставка которых в ДОН началась с 18 (5) июня. Но если учесть тот факт, что львиную долю всего приносимого из монастыря забирали А.Д. Авдеев сотоварищи (равно как и из всех прочих продуктов, доставляемых в ДОН из магазинов и лавок), то в этом случае просто нельзя не отметить особого таланта И.М. Харитонова, которому, чуть ли не ежедневно, приходилось сталкиваться с приготовлением должных порций из остававшихся в его распоряжении продуктов. Однако все это было не столь уж плохо, ибо как показали все дальнейшие события, ситуация с приготовлением пищи и уменьшением порций далее будет складываться только в худшую сторону.
Последняя запись в дневнике Государыни, в которой упоминается Царский повар, была сделана 10 июля (27 июня): «2-й день остальные не едят мяса и питаются остатками скудной провизии, привезенной Харитоновым из Тобольска».
В условиях заключения все чувствовали себя как бы одной большой семьей - вместе трудились, вместе ели и отдыхали. Молились также вместе. Согласно показаниям бывших охранников дома Ипатьева, все узники вставали около 8-9 часов утра, «собирались в одну комнату и пели там молитвы».
Государь много читал. Государыня занималась рукоделием и обучала плетению кружев дочерей. Каждый день – неизменное Духовное чтение в кругу семьи.
Немалое утешение Государыне и Великой Княжне Марии Николаевне приносило и написание писем Своим оставшимся в Тобольске родственникам и прочим знакомым
В свою очередь А.С. Демидова обучала Великих Княжон штопке и мелкому ремонту белья, о чем Государыня не раз отмечала в Своём дневнике.
Иногда все они пели под аккомпанемент Великой Княжны Ольги Николаевны, которая прекрасно музицировала на имевшимся в комнатах рояле. Но это продолжалось недолго, так как уже довольно скоро, по распоряжению коменданта А.Д. Авдеева, рояль был убран из залы и перевезён в соседнюю с комендантской комнату.
А у детей – Наследника Цесаревича и Леонида Седнева - были свои развлечения забавы. Когда Алексей Николаевич уже мог вставать с постели, его возили по комнатам верхнего этажа в принадлежащем Государыне кресле на колёсиках. А когда он смог чувствовать себя настолько хорошо, что его стали выносить для прогулок в сад, то они и там находили себе много забав. Одной таковых была стрельба из детского лука. Или бузиной из трубочки, действующей по принципу маленького воздушного насоса.
В столь тяжелом положении только вера, как писал Пьер Жильяр, «очень сильно поддерживала мужество заключенных. Они сохранили в себе ту чудесную веру, которая уже в Тобольске вызывала удивление окружающих и давала им столько сил и столько ясности в страданиях. Они уже почти порвали со здешним миром».
Известны строки из письма великой княжны Ольги Николаевны из заточения:
«Отец просит передать всем тем, кто Ему остался предан, и тем, на кого они могут иметь влияние, чтобы они не мстили за Него, так как Он всех простил и за всех молится, и чтобы не мстили за себя, и чтобы помнили, что то зло, которое сейчас в мире, будет ещё сильнее, но что не зло победит зло, а только любовь…»
От имени членов августейшей семьи доктор Боткин обращался к коменданту Авдееву с просьбой о совершении богослужений, однако за все время были получены разрешения лишь на пять служб. Для их совершения приглашались клирики екатеринбургского Екатерининского собора.
О возможном плане уничтожения всей Царской Семьи знал лишь очень узкий круг лиц, во главе которого стояли В.И. Ленин и Я.М. Свердлов.
4 июля 1918 года комиссар А.Д. Авдеев смещён, а вместо него Комендантом ДОН назначен Я.М, Юровский.
Вступив в должность Коменданта ДОН, Я.М. Юровский произвёл в системы постов некоторые изменения, добавив ещё один пулемёт на чердак дома.
14 июля, за 3 дня до убийства, когда священник Иоанн Сторожев совершил последнюю обедню для собравшейся в зале Царской Семьи и их приближенных, все были грустные и, как обычно, не пели. Диакон, вместо того, чтобы прочесть, по ошибке запел: «Со святыми упокой», все без исключения узники опустились на колени.
Около 9-10 часов утра 16 июля 1918 года в дом Ипатьева прибыл Ф.И. Голощёкин, который, переговорив с Я.М. Юровским о предстоящем расстреле. По воспоминаниям участника расстрела царской семьи М. А. Медведева (Кудрина) вопрос об уничтожении прислуги обсуждался, и было решено спасти поваренка Л. Седнева. Относительно остальных постановили, что им с самого начала предлагалось покинуть Романовых, «часть ушла, а те, кто остался, заявили, что желают разделить участь монарха. Пусть и разделяют.
О том, как провели свои предсмертные часы Царская Семья и Её верные слуги, мы знаем со слов Государыни, которая до самого последнего дня Своей земной жизни вела дневник.
Следуя многолетней привычке отмечать главное, Она и на этот раз сделала запись о том, что волновало Её больше всего, а именно такое событие, как увод из ДОН маленького поварёнка…
После окончания рабочего дня 16 июля 1918 года, приблизительно в 17 час. 30 мин. Я.М. Юровский, П.З. Ермаков, М.А. Медведев (Кудрин) и А.Т. Паруп направились в дом Ипатьева.
Придя на место, они вместе с Г.П. Никулиным закрылись в комендантской комнате, где приступили к обсуждению собственного плана по ликвидации Царской Семьи, непосредственно, на территории ДОН.
Из воспоминаний М.А. Медведева (Кудрина):
«Закрыли дверь и долго сидели, не зная с чего начать. Нужно было как-то скрыть от Романовых, что их ведут на расстрел. Да и где расстреливать? Кроме того, нас всего четверо, а Романовых с лейб-медиком, поваром, лакеем и горничной – 11 человек!
Жарко. Ничего не можем придумать. Может быть, когда уснут, забросать комнаты гранатами? Не годится – грохот на весь город, еще подумают, что чехи ворвались в Екатеринбург. Юровский предложил второй вариант: зарезать всех кинжалами в постелях. Даже распределили, кому кого приканчивать. Ждем, когда уснут. Юровский несколько раз выходит к комнатам царя с царицей, великих княжон, прислуги, но все бодрствуют – кажется, они встревожены уводом поваренка.
Перевалило за полночь, стало прохладнее. Наконец во всех комнатах царской семьи погас свет, видно уснули. Юровский вернулся в комендантскую и предложил третий вариант: посереди ночи разбудить Романовых и попросить их спуститься в комнату первого этажа под предлогом, что на дом готовится нападение анархистов. Решаем поставить во дворе снаружи дома (двор образован внешним дополнительным забором со стороны проспекта и переулка) грузовик и перед расстрелом завести мотор, чтобы шумом заглушить выстрелы в комнате».
Окончательно установили, кто в кого должен стрелять, Я.М. Юровский решает увеличить их число ещё на пять человек, с целью соответствия количества палачей, количеству намеченных жертв. Как и следовало ожидать, выбор коменданта пал именно на тех «латышей». Однако, к удивлению Я.М. Юровского, все «латыши» наотрез отказались принимать участие в расстреле, ссылаясь на то, что они не будут стрелять в девушек, так как нанимались охранять, а не выполнять функции палачей … Но, помимо этого, ежедневно общаясь с узниками, они проникались к ним всё большей и большей симпатией. Тем более, что среди них был их земляк А.Е. Трупп – совершенно безобидный человек пожилого возраста, оказавшийся в ДОН волею случая. А Великие Княжны, каждая из которых была по-своему прекрасна, своей всегдашней доброжелательностью и скромным поведением, просто не могли не вызвать у них взаимную симпатию, которая в конечном итоге и привела к отказу «стрелять в девиц».
Наступило 17 июля 1918 года. Полночь, канун праздника святого князя Андрея Боголюбского.
16 июля, поздним вечером, Семья и служащие расходятся по своим местам, Алексей Николаевич уже спит, Государь читает, Государыня дописывает последние слова в дневник…
Я.М. Юровский разбудил доктора Е.С. Боткина и попросил его разбудить всех остальных. Необычность своей просьбы, комендант объяснил тем, что по имеющимся у него сведениям, в данную ночь ожидается нападение на дом анархистов, для чего все его «жильцы» в целях их же безопасности должны быть временно переведены в его нижние этажи, а также быть наготове на случай возможного отъезда.
Минут через 40 – 50 Царская Семья и Её слуги были готовы, после чего все они, в сопровождении Я.М. Юровского, Г.П. Никулина, М.А. Медведева (Кудрина) и П.З. Ермакова, стали спускаться вниз по лестнице, насчитывающей 19 ступеней. На руках у Великой Княжны Анастасии Николаевны была крохотная декоративная собачка Джимми, а Анна Демидова несла с собой две подушки.
Спустившись на первый этаж, следовавший во главе этой процессии Я.М. Юровский, открыл перед следовавшим за ним Государем (державшим на руках больного сына) дверь, выводящую во внутренний двор дома Ипатьева. Царская Семья и находившиеся при Ней слуги оказалась в предназначенной для расстрела комнате, где сразу же почувствовали некоторую нерешительность от того, что в ней полностью отсутствовала какая-либо мебель.
Эту неловкую паузу помогла преодолеть находчивость Я.М. Юровского.
Из воспоминаний А.А. Стрекотина:
«Юровский коротким движением рук показывает арестованным, как и куда надо становиться и спокойно, тихим голосом говорит: « Пожалуйста, вы встаньте сюда, а вы – вот сюда, вот так в ряд».
Все это время Наследник Цесаревич находился на руках Государя (мальчик был болен и тогда еще не мог передвигаться самостоятельно) и Государыня (которая, кстати сказать, тоже страдала сильными болями в ногах, заставлявших Её переносить невероятные страдания), произнесла фразу:
– Здесь даже стульев нет! – безусловно, обращённую к коменданту.
После этого Я.М. Юровский приказал Г.П. Никулину принести стулья: один для мальчика, другой – для Александры Фёдоровны. Г.П. Никулин принёс два 2 стула, на один из которых государь посадил сына, а на другой села государыня.
Необыкновенно трогательно было поведение этих людей перед лицом смерти. Свидетельства убийц заставляют содрогнуться и задуматься. Даже во время расстрела И.Харитонов и А.Трупп не забывались относительно своего положения обслуги.
Из воспоминаний М.А.Медведева: «Когда все вошли в нижнюю комнату… то оказалось, что комната очень маленькая. Юровский с Никулиным принесли три стула — последние троны приговоренной династии. На один из них, ближе к правой арке, на подушечку села царица, за ней стали три старшие дочери. Младшая — Анастасия почему-то отошла к горничной, прислонившейся к косяку запертой двери в следующую комнату-кладовую. В середине комнаты поставили стул для наследника, правее сел на стул Николай II, за креслом Алексея встал доктор Боткин. Повар и лакей почтительно отошли к столбу арки в левом углу комнаты и стали у стенки».
А напротив своих будущих жертв уже заняли места убийцы. На какое-то незначительное время Я.М. Юровский выходит вместе с П.С. Медведевым из комнаты, прикрыв за собой двери. Воцаряется напряжённая тишина…Через несколько минут Я.М. Юровский, стремительно распахивая двери, входит в комнату. После того, как «латыши» выстраиваются в указанном для них месте, Я.М.Юровский, ещё раз оглядев всех присутствующих, просит сидящих встать.
Местное время – приблизительно 2 часа 50 минут пополуночи.
Из воспоминаний М.А. Медведева (Кудрина):
«...нехотя поднялась со стула Александра Федоровна. В комнату вошел и выстроился отряд латышей: пять человек в первом ряду, и двое – с винтовками – во втором. Царица перекрестилась. Стало так тихо, что со двора, через окно, слышно как тарахтит мотор грузовика».
Юровский на полшага выходит вперёд и обращается к Государю…
– Николай Александрович! Ваши родственники старались Вас спасти, но этого им не пришлось. И мы принуждены Вас сами расстрелять…».
Поначалу, смысл сказанных Я.М. Юровским слов не дошёл до Государя, так как Он в тот момент, обращённый лицом к Государыне, перебрасывался с Ней короткими фразами на английском языке. Посему, обернувшись к Я.М. Юровскому, Он переспросил: Что? Что?
Первые выстрелы были сделаны по Николаю II. Двумя пулями, пролетевшими мимо основной цели, Боткин был ранен в живот. После убийства царя большевики добивали своих жертв. Комендант Юровский, следивший за казнью, позже указал, что Боткин какое-то время был еще жив. «Выстрелом в голову я прикончил его», — писал позднее Юровский.
Сразу же после этого, М.А. Медведев (Кудрин), не дожидаясь, пока Я.М. Юровский повторит всё сказанное им прежде, опередив остальных на какие-то секунды, на глазах у всех первым стреляет в Государя. Ибо прекрасно понимает, что судьба никогда уже больше не предоставит ему такой уникальной возможности «вписать своё имя в историю».
А после того, как раздались первые выстрелы М.А. Медведева (Кудрина), началась беспорядочная стрельбы по всем жертвам без разбора.
Опасаясь за безопасность вверенных ему людей, а также ввиду того, что в комнате уже стояла сплошная пелена из порохового дыма и известковой пыли, Я.М. Юровский даёт команду о прекращении огня, которая почти сразу же выполняется всеми, кроме П.З. Ермакова, который вошёл в раж, и поначалу не намерен был вовсе подчиняться каким-либо приказам…
Из Протокола допроса П.С. Медведева:
«... зайдя в ту комнату, где был произведен расстрел, увидел, что все члены Царской Семьи: Царь, Царица, четыре дочери и Наследник уже лежат на полу с многочисленными ранами на телах. Кровь текла потоками. Были также убиты доктор, служанка и двое слуг. При моем появлении Наследник еще был жив – стонал. К нему подошел Юровский и два или три раза выстрелил в него в упор. Наследник затих. Картина убийств, запах и вид крови вызвали во мне тошноту».
Из письма А.Г. Кабанова М.М. Медведеву:
«Когда я вбежал в помещение казни, я крикнул, чтобы немедленно прекратили стрельбу, а живых докончили штыками. Но к этому времени в живых остались только Алексей и Фрейлина. Один из товарищей (П.З. Ермаков) в грудь фрейлины стал вонзать штык американской винтовки Винчестер. Штык вроде кинжала, но тупой и грудь не пронзал, а фрейлина ухватилась обеими руками за штык и стала кричать». И это было еще не все – добивали Анну Степановну прикладами ружей. Потом кто-то из убийц нашел время подсчитать, что на ее теле было 32 раны…
И з воспоминаний А.А. Стрекотина:
«Кроме того, живыми оказались еще одна из дочерей и та особа, дама, которая находилась при царской семье. Стрелять в них было уже нельзя, так как двери все внутри здания были раскрыты, тогда тов. Ермаков видя, что держу в руках винтовку со штыком, предложил мне доколоть оставшихся в живых. Я отказался, тогда он взял у меня из рук винтовку и начал их докалывать. Это был самый ужасный момент их смерти. Они долго не умирали, кричали, стонали, передергивались. В особенности тяжело умерла та особа – дама. Ермаков ей всю грудь исколол. Удары штыком он делал так сильно, что штык каждый раз глубоко втыкался в пол».
Из воспоминаний В.Н. Нетребина:
«Младшая дочь б/царя упала на спину и притаилась убитой. Замеченная тов. Ермаковым она была убита выстрелом в грудь. Он, встав на обе руки, выстрелил ей в грудь».
«…И смерть пришла. Но ей претило разлучать тех, кого жизнь так тесно сплотила, и она взяла их всех, соединенных одной верой и одной любовью…», - позднее напишет Пьер Жильяр.
Но картина этой зверской расправы не была бы полной, если бы вслед за ней не последовало вполне закономерное в таких случаях мародёрство.
И, конечно же, в числе его первых застрельщиков оказался П.З. Ермаков, который первым делом, вытащив у мертвого Государя золотой портсигар, положил его себе в карман. «Почин» П.З. Ермакова был поддержан А.А. Стрекотиным и другими, не менее «закаленными товарищами», когда трупы казнённых стали переносить в кузов грузовика.
Узнав об этом, Я.М. Юровский приостановил их переноску и, собрав всех задействованных в ней, предложил немедленно вернуть награбленное, пригрозив расстрелом. Понимая, что комендант не намерен шутить, многие из них подчинились и возвратили награбленное. Около 3 часов 30 минут утра 17 июля 1918 года, автомобиль, гружёный 11-ю телами казнённых, выехал из ворот дома Ипатьева на Вознесенский переулок.
Внук повара Харитонова –Валентин Михайлович Мультатулли-Харитонов- посвятил оставшимся верным Царской Семье людям стихотворение «Четверо слуг».
Доктор, служанка, лакей и повар
Могут уйти, они тут ни к чему.
Вы свободны, вы можете скоро
Живыми покинуть эту тюрьму."
От боли тревожней забилось сердце,
Вспомнился дом и семья.
Из подвала на волю открыта дверца,
Но шагнуть за порог нельзя.
А как же любимые, как же дети
Навеки одни и без них?
Но разве возможно жить на свете,
Если предашь других?
В темнице светлые души томились,
Светлые лики Русской земли.
Четверо верных Им не изменили,
Четверо слуг от Них не ушли.
И каждый стал навеки покоен
И боль свою к звездам унес,
И каждый был Царя достоин,
И каждого обнял Христос.
В Ипатьевском монастыре под Костромой 14 марта 1613 года был совершен торжественный обряд призвания на царство Михаила Романова, положивший конец Смутному времени на Руси. Через 305 лет в Ипатьевском же доме на Урале большевики тайком казнили последнего русского царя Николая Александровича Романова с царицей, наследником, дочерьми и верными слугами. Династия кончилась.
Просматривается зловещая символика: Ипатьевский монастырь и Ипатьевский дом. Комиссию по расследованию убийства возглавил генерал-лейтенант М. К. Дитерихс. «Это было планомерное, заранее обдуманное и подготовленное истребление Членов Дома Романовых и исключительно близких им по духу и верованию лиц, - сделал вывод генерал. - Прямая линия Династии Романовых кончилась: она началась в Ипатьевском монастыре Костромской губернии и кончилась - в Ипатьевском доме города Екатеринбурга».
22 сентября 1977 года при Б.Н.Ельцине был уничтожен дом, в котором пролилась царская кровь.
Снесенный дом находился на углу улиц Карла Либкнехта и Клары Цеткин (до революции пересечение Вознесенского проспекта и Вознесенского переулка). Он был построен в конце 1880-х годов и выкуплен инженером-строителем Николаем Ипатьевым в 1908 году. В апреле 1918 года особняк реквизировали большевики для содержания доставленной в Екатеринбург из Тобольска царской семьи и ее приближенных.
26 июля 1975 года из КГБ в ЦК КПСС ушла секретная записка № 2004-А «О сносе особняка ИПАТЬЕВА в городе Свердловске»:
«Антисоветскими кругами на Западе периодически инспирируются различного рода пропагандистские кампании вокруг царской семьи Романовых, и в этой связи нередко упоминается бывший особняк купца Ипатьева в городе Свердловске. Дом Ипатьева продолжает стоять в центре города. В нем размещается учебный пункт областного Управления культуры. Архитектурной и иной ценности особняк не представляет, к нему проявляет интерес лишь незначительная часть горожан и туристов. В последнее время Свердловск начали посещать зарубежные специалисты. В дальнейшем круг иностранцев может значительно расшириться, и дом Ипатьева станет объектом их серьезного внимания. В связи с этим представляется целесообразным поручить Свердловскому обкому КПСС решить вопрос о сносе особняка в порядке плановой реконструкции города. Проект Постановления ЦК КПСС прилагается. Просим рассмотреть». Под документом стояла подпись председателя Комитета госбезопасности Юрия Андропова.
Следователь Генеральной прокуратуры Владимир Соловьев, занимавшийся в 1990-х годах расследованием убийства царской семьи, рассказывал, что до КГБ дошли сведения, как каждый год в день гибели Романовых некие люди приходят к дому Ипатьева, крестятся и ставят свечки. Все это власти называли «болезненным интересом» и квалифицировали как «антисоветские демонстрации». Паломничества партийные боссы допустить не могли. Ликвидация Ипатьевского дома была поручена местным властям. Распоряжение исполнил Первый секретарь Свердловского обкома КПСС Борис Ельцин. «Сопротивляться было невозможно, отметит потом Борис Николаевич, не выполнить Постановление Политбюро? Собрали технику и за одну ночь разрушили. В случае отказа я остался бы без работы, а новый секретарь обкома все равно бы выполнил приказ», – резюмировал Ельцин.
На самом деле дом ломали два дня, а не одну ночь.
Сохранился уникальный рассказ Натальи Ивановны Белоусовой об уничтожении дома Ипатьева,покинувшей Ипатьевский дом перед самым его разрушением. В Ипатьевском доме находился филиал Челябинского института культуры. В нем она и работала, не понимая, в каком месте находится. Но поняла это в самые последние дни перед разрушением здания, когда его обмеряли, грабили, уничтожали... Она видела, как верующие горожане приходили прощаться с домом, целовали его стены. ( В памятные дни Царской Семьи на стенах проступали капельки крови). Самое сильное впечатление у нее было тогда, когда она увидела гибель здания. Из-за того, что рядом была дорога и находилось газпромовское здание «Бухара-Урал», дом не взрывали. Его разваливали «бабой» - специальным стальным шаром. Когда дом раскачивали этой «бабой», с него стала спадать штукатурка (наслоения последних десятилетий) и Наталья Ивановна увидела, как дом на ее глазах приобретает свой первоначальный вид, становится таким, каким он был во время расстрела Царской семьи... У нее возникло такое чувство, что это не здание, а как будто живой организм, и она поняла, что с его разрушением, убийством уходит какое-то пространство, мы все теряем нечто значительное... Это чувство потрясения осталась с ней на всю жизнь. Потом она прочла письма Царской семьи из Тобольска и впервые соприкоснулась душой с подвигом Царственных страстотерпцев. Оказалось, что из всего фундамента Ипатьевского дома уцелела только часть стен именно той южной стороны подвала, где была расстреляна Царская семья.
По словам уральских друзей Жукова, его завораживала история Свердловска. В частности он очень переживал из-за расстрела семьи Николая II – считал, что нужно было сохранить монарху и его близким жизнь. В те же годы в Свердловске большим почетом пользовался один из цареубийц Петр Ермаков. После окончания Гражданской войны Ермаков стал милиционером. А в 1927 году дослужился до начальника тюрьмы. Петр регулярно встречался с коллективами трудящихся и рассказывал, как нажимал на курок нагана, целясь в Романовых. Дошло до того, что в столице Урала даже улицу назвали в честь Ермакова. Жуков на все эти почести смотрел и скрежетал зубами.
Наконец, в 1951 году состоялась их встреча. На торжественном приеме, где собралась вся местная партийная элита, Петр Ермаков сам подошел к Георгию Константиновичу и торжественно протянул руку. Жуков в ответ лишь поморщился и процедил: «Я палачам руки не пожимаю».
Царственные Страстотерпцы очень любимы и почитаемы во всем мире. Это не случайно: они помогают, утешают, укрепляют, исцеляют всех, кто обращается к Ним с молитвой. В заключение приведем свидетельство поэтессы Нины Карташовой о явленной ей помощи от святых Царственных Страстотерпцев.
ВЕЛИКАЯ КНЯЖНА МАРИЯ
Каждый год я непременно хворала пневмонией. И так продолжалось не год и не два, а лет десять. Я уже была замужем, а моей дорогой незабвенной бабушки не было уже на свете. Попав в очередной раз на сквозняк, на сей раз весной, я сильно расхворалась, но долго переносила недуг на ногах, пока не свалилась. Был день рождения Императора Новомученика, 19 мая. В моем дневнике этот день был подчеркнут. К моему горю, дома я была совершенно одна, муж в командировке, родные далеко, помочь некому. А помощь была нужна, потому что я даже не могла встать на звонок в дверях. На меня навалилось что-то неживое, смертное, страшное. Я слабела духом и сдавалась. Меня знобило, хотелось пить.
Утром мне стало полегче, и я очнулась. Пахло сиренью, за окном распевали птицы, жара почти не было. Поверх одеяла я была накрыта чем-то. Офицерская старинная шинель с орлами! Господи! Откуда?! В кресле сидела девочка лет семнадцати и тихонько читала чудным грудным голосом акафист святителю Николаю по тетрадке, которую я тотчас узнала! (Когда-то семилетней девочкой я переписывала этот акафист по просьбе моей бабушки, монахини в миру, в отдельную тетрадку для какой-то болящей тетеньки). “Брежу!” — испугалась я. Девочки этой не знаю. И никто, даже ленинградская племянница, если бы и приехала, читать акафист, да еще вслух, с распевом, не сумела бы. И произношение у этой незнакомки не современное, а как у бабушки — “ч” и “щ” произносит по-петербургски. Конечно, это я брежу! Но почему-то спрашиваю: “Откуда такая странная шинель?” “Папина”, — ответила она. “А ты кто?” “Мария”. “Какая?” “Сестра милосердия”.
Я смотрела на круглое лицо с большими серыми глазами, что-то достойное и кроткое в облике. Платье простое, светло-голубое. И ветка сирени в вазе свежая.
“Дай мне попить”.
Она подошла ко мне с чашкой теплого молока. Я спросила: “Это что, мой бред?” “Достоевский сказал, что нет бреда и нет безумия. Просто иногда в чрезвычайных обстоятельствах люди видят и другой мир”.
Я выпила молоко, теплое, вкусное.
“Ты сегодня выздоровеешь окончательно. Папа сказал. Сегодня у него день рождения, а послезавтра именины. Хочешь, еще почитаю службу?” “Нет! Почитай что-нибудь другое, светское, веселое, а потом службу...”
Чудный голос, переливаясь с низких воркующих нот в хрустальную высоту, читал мне смешной рассказ о молоденькой дамочке с кружевным зонтиком и юбке с оборочками. Чехов? Я никак не могла вспомнить такого рассказа. И вот только уже в 90-е годы, когда появилась книга Н. Тэффи, я узнала этот рассказ! Рассказ закончился. Просить читать еще я почему-то больше не смела, я как-то поверила в свою милосердную гостью. Она встала. У меня в изголовье всегда висели и висят бабушкины иконы Спасителя и Матери Божией. Девочка встала перед иконами, встала и я на колени в постели: “Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, спаси и помилуй нас грешных. Пресвятая Богородице, спаси нас”.
Потом я уснула и проснулась здоровой и свежей. В комнате я была одна. Но ветка сирени, которой у меня до болезни не было, благоухала. И лампадка горела, хотя я ее не зажигала. Но самое невероятное и драгоценное доказательство, что я, худая и грешная, удостоилась посещения оттуда, были бабушкины четки! Четки оказались висящими на иконе Спасителя. И это те самые четки, с которыми бабушка была положена в гроб и похоронена. Кисточка на кресте четок из зеленого гаруса была истлевшая, но сами четки даже не рассыпались. С четками с тех пор я не расстаюсь.
Рассказывать тогда об этом я никому не стала, меня бы сочли сумасшедшей, но все близкие и батюшка мне поверили и помолились со мной. Болезнь же моя прошла бесследно. И я свято верю, что это по молитвам моей бабушки я была исцелена таким чудесным образом. Она всегда чтила Святителя Николая Чудотворца и Царственных Новомучеников. Дважды мы ездили с ней в паломничество в тогдашний Свердловск к дому Ипатьева.
